СТЕНОГРАММА ИНФОРМАЦИИ

Гор. Киев 20 марта 1944 г.

 

Тов. Голец Г.К. родился 14 июля 1906 г. в селе Журженцы12. Лысянского района, Киевской области.

В 1914 году, когда отца забрали на войну, я пошел работать по найму и работал батраком в селе Сидоровка, Корсунского р-н, Киевской области.

С 1920 по 1923 год работал батраком в с. Журжинцы.

С 1923 по 1926 г. работал в совхозах Почапинском и Бужинском.

В 1926 году приехал в Киев и сначала работал на строительстве КРЭС в качестве чернорабочего, а затем поступил на завод «Красный экскаватор».

В комсомол вступил в 1924 году, [Дописано від руки: «в партии с 1928 г.»]

Работая на заводе столяром, я одновременно был пионер-вожатым.

На этом же заводе затем работал заведующим отделом экономики труда и был секретарем комсомольской организации.

В конце 1929 года был избран секретарем Киевского РК ЛКСМУ. В 1930 году этот район был ликвидирован и я был отозван и назначен зам. зав. орготделом горкома комсомола. Я проработал 2 месяца и затем был отозван на завод «Большевик», где работал часть 1930 и весь 1931 год [Дописано від руки: «секретарем ЗК ЛКСМУ»].

В связи с организацией областей, я был отозван и назначен сначала заместителем, а потом заведующим промышленным отделом [Закреслено: «горкома». Зверху від руки: «обкома»] комсомола.

После [Закреслено: «горкома». Зверх від руки: «обкома»] некоторое время я работал в тресте «Укрлес» в качестве начальника отдела труда и кадров, а затем был назначен сначала [Вставка від руки: «пом. зав., а затем»] заместителем заведующего отдела кадров горпарткома, где проработал до мая 1934 года.

В 1934 году был рекомендован и избран секретарем заводского партийного комитета завода «Красный экскаватор». Через некоторое время был переброшен на работу секретаря партийной организации завода им. Лепсе. На этом заводе меня исключили из партии в начале 1936 года, пришив мне растрату и ряд дрязг. Партколлегия при ЦК КП(б)У меня восстановила в партии без всяких взысканий и я был направлен на работу в артель, которая называлась «Объединенный пассовик». Это было очень тяжелое предприятие. Там директора менялись каждые 3 месяца и передо мной была поставлена задача укрепить это предприятие. Я там работал более 2-х лет, и систематически получал премии и через некоторое время я был назначен председателем облбытпромсоюза. На этой работе я был до войны.

В связи с тем, что я был исключен из партии, я свою аттестацию потерял как политсостав Красной Армии, а когда меня восстановили в партии, то я свою аттестацию не успел оформить чрез Наркомат обороны и хотя я числился политсоставом, но не был утвержден, поэтому соответствующей должности в Красной Армии я не мог занимать. В период войны меня рекомендовали в МПВО, где я работал в качестве политрука в Молотовском районе.

18 сентября 1941 года все формирования МПВО вместе с другими организациями города Киева вышли из Киева в направление на Борисполь. Наш батальонный комиссар Хитушко поставил перед нами задачу, что мы должны отправиться в Харьков.

28 сентября вечером мы прибыли в Борисполь. 19 сентября комиссаром было приказано пройти в направление на Переяслав с тем, чтобы, оставив его вправо, двигаться на Полтаву. Нас было около 36 машин. Комиссар приказал мне быть во главе колонны, а сам он должен был остаться в тылу колоны с тем, чтобы ее не растерять. Однако мы ее растеряли, в связи с тем, что была большая неорганизованность и большое переплетение воинских частей. Мы прибыли в направление Переяслава, не дойдя до него километров 15. Путь был отрезан, продвигаться было нельзя. Мы взяли направление на село Войтевцы 3. Однако, не доезжая до этого села, мы опять остановились. Снова нельзя было продвигаться.

Мы собрались и батальонный комиссар Хитушко предложил организовать ударный кулак, чтобы прочистить путь для дальнейшего продвижения. Он сам взял на себя ответственность возглавить группу и мы вошли в главную колону. Нами было организовано человек 300, затем добавилось еще человек 200 и мы построили 2–3 роты. Под командованием батальонного комиссара Хитушко и отдельных командиров рот мы прошли прочищать путь. Я был назначен политруком одной из рот. В 2-х селах мы приняли бой с немцами там, правда, немцев было очень мало. Мы их выбили и прибыли, примерно 20 сентября в с. Войтевцы. В этом селе я потерял Хитушко и только к концу дня разыскал его. Он уже объявил себя начальником штаба, а меня он назначил командовать правым крылом обороны с. Войтевцы. Мы сутки дрались. Борьба была неравная. У нас была большая неорганизованность, нам приходилось заставлять идти занимать огневые рубежи. Потом был приказ Хитушко отойти. Мы отошли.

Мы отошли на Борщи. В Борщах 1,5 суток дрались и тот, кто остался жив, перешел через болото и попал в небольшой лес, который расположен недалеко от села Семеновка. Это уже было 25 сентября.

25 сентября полковник авиации Орлов сформировал полк для прорыва с тем, чтобы выйти с окружения и подойти к своим частям. Вооружение было легкое – винтовки, личное оружие, гранаты. [Вставка від руки: «Тяжелого»] автоматического вооружения не было. Ночью мы пошли на прорыв у нас были очень большие потери. Полк потерял много людей и прорваться не сумел.

Часть товарищей прорвались. Кое-кому удалось пройти дальше, многие бросили оружие и сдались немцам.

Нас – группа людей осталась и каждый старался найти выход из положения. Один старший лейтенант, кажется Кравчук, предложил организовать партизанский отряд. К нему пристало человек 75–85, в том числе и мы и начали готовиться к боевым операциям. На первом собрании партизанского отряда был назначен начальник отряда и избран комиссар отряда. Мы решили начать партизанскую жизнь.

Надо сказать, что командование отряда было исключительно неудачное. Это были неопытные люди и к тому же трусливые. Когда на нас напали немцы, то вместо того, чтобы дать бой, начали удирать, причем заранее не были распланированы сборные пункты и таким образом, отряд рассеялся на второй же день. Через несколько дней собралось человек 40. Дня три были все вместе в отряде, но операции не производили. Питания не было, ели конину.

Нас собрали командир и комиссар отряда и сказали: мы решили отряд распустить поскольку условий для партизанской борьбы нет. Лес маленький и у нас сил мало. Кто как хочет, пусть так и работает, а мы решили идти по своему назначению.

Мы все-таки дней 10 были вместе. Кое-кого за это время можно было узнать, познакомиться. Я предложил товарищам, кто имеет желание идти со мной, тот пусть останется. Сначала осталось 14 человек. Я этих людей знал, так как наблюдал за ними и поэтому не всех согласился взять с собой. Я объявил всем, что я решил остаться в тылу противника и драться пока мы не соединимся с Красной Армией. Я объяснил, что условия борьбы тяжелые, так как мы не имеем опыта этой борьбы, не знаем, где находится Красная Армия. Но тем не менее мы должны вести борьбу и пробираться к своим, а если нам здесь, в этом лесу будет тесно, то мы пойдем в Черниговские или Брянские леса.

После моего заявления со мной осталось 6 человек, из них Арзумян Роман, затем Вася, Коля – из Орловской области, Миша из Полтавской области. Это было перед Октябрьскими торжествами. Мы решили [Закреслено: «приурочить первую операцию к Октябрьским торжествам»] произвести первую операцию. Должен сказать, что на первых порах мы проявляли трусость. Вот например, идет машина, Арзумян, как наиболее смелый и боевой товарищ, говорит – давайте бить по машине. Я спрашиваю – как ты остановишь машину, а он отвечает – надо бить прямо в лоб шоферу. Пока мы торговались машина успевала пройти. Все же мы решили действовать. Нас вынуждало еще и то, что мы были голодны как волки. И вот как раз шел мотоциклет, мы машину уничтожили и обобрали.

Через некоторое время мы перешли Переяславский лес с тем, чтобы пробираться на Полтаву. Мы не знали, что Полтава занята. Мы подошли к с. Семеновка и нам там сказали, что Полтава занята. Тогда мы решили идти в Черниговский лес, оставить Лубны справа, а затем пробираться в Брянские леса и там соединиться с Красной Армией.

9–10 октября 1941 г. ночью мы подошли к ст. Яготин. Когда стало рассветать, мы побоялись идти дальше и решили там остановиться. Остановились в копнах, но нас обнаружил крестьянин, который приехал орать снопы. Мы не показали ему оружия, а рассказали, что мы идем в Полтавскую область и просили, чтобы он нам помог в отношении питания. Этот крестьянин нас не предал. Он принес нам немного продуктов, мы пробыли там до вечера, а ночью пошли в направление Лубны. Не доходя до Лубен километров 35–40, мы ночью зашли в деревню, чтобы достать продукты. В деревне мы поели и отошли от деревни километров 7. Мы подошли к плантации и там легли спать. Очевидно нас кто-то предал, потому что когда мы проснулись, то каждый из нас увидел против себя дуло винтовок. Нас обнаружили немцы, обезоружили и погнали в направление на Яготин. Это было, примерно, между 10 и 25 октября.

Пригнали нас в 15 километров от Яготина, где был лагерь военнопленных. В этом лагере я увидел очень многих киевлян, в том числе бывшего секретаря парторганизации артели, где я работал, – Клокова и других. Некоторые из них находились в лагере по 2 недели, другие по 10 дней, третьи еще больше. Я спросил – почему вы так долго сидите, неужели нельзя уйти. Мне ответили – нельзя. Я все-таки решил из лагеря уходить. Мы все время держались своей группой. И группой решили на завтра устроиться на этап. Я узнал, что ежедневно направляют на этап, но поскольку мы были в 170-й сотне, а отправляли 140-ю сотню, то мы не могли рассчитывать на то, что мы завтра попадем на этап. Все же мы решили устроится. Нам удалось это сделать и на второй день мы ушли из этого лагеря. В дальнейшем пути мы все время старались попадать на этап на следующий день. Так мы дошли до Борисполя. Там на аэродроме был пересыльный лагерь. Мы переночевали и утром устроились на этап в Дарницу.

Пригнали нас в Дарницу и там я связался со своими знакомыми и родственниками. Я разослал записки, что я нахожусь в Дарнице и прошу помочь мне уйти отсюда. На второй день уже была в Дарнице сестра моей жены. Она принесла мне передачу, а на третий день дочь моей знакомой выкупила меня под видом своего отца.

Еще до того, как я вышел из лагеря, мы обсудили вопрос о наших перспективах. Я, Клоков, Арзумян, Вася, решили идти в Киев и связаться там с партийной организацией.

Должен сказать, что еще до выхода из Киева я как-то говорил с секретарем райкома Гульчаком и он мне сказал, что есть решение ЦК, по которому все коммунисты, которые не эвакуируются, должны остаться для борьбы с врагом. Вот почему для меня было ясно, что кто-то в Киеве остался для этой борьбы. Я думал, что поскольку я прекрасно знаю Киев, то мне легко удастся установить связь. Я так и сказал товарищам – мы установим связь и организация нас использует, а для этого нужно скорее уйти из лагеря в Киев. Вообще, нужно познакомиться с обстановкой и сориентироваться на месте. Мы никакой программы не намечали, но решили открыть кустарную мастерскую и под видом этой мастерской скрываться в Киеве с тем, чтобы начать подпольную работу.

В лагере я встретил заместителя председателя Киевского облисполкома Воробьева, затем Тимошкова, завотделом пропаганды и агитации Молотовского РПК – Горобец, Батальонного комиссара – Хитушко и очень многих других. Я спросил Воробьева – имеет ли он связи в Киеве, знает ли куда явиться. Он сказал – никаких связей не имею. Тимошков также никаких связей не имел. То же самое и Хитушко. Я им сказал – давайте соберемся в Киеве и начнем работать. Дал им адреса – Дмитриевская, 14, кв. 1 и Сталинка, Б. Васильковская, № 24 кв. 4. Я сказал им, что они могут прийти на эти квартиры «от Гриши». Мы соберемся и поговорим как будем бороться. Товарищи пообещали прийти.

Мне удалось первым выйти из лагеря. Мы условились, что как только я выйду из лагеря, я организую выход из него и для других товарищей.

(АЛИДИН. – Вас в лагере не допрашивали.)

– Нет, не допрашивали. Еще будучи в лагере, когда мы совещались, мы решили изменить свои фамилии. Я взял фамилию Олейникова. Это фамилия моей жены. Я взял именно эту фамилию потому, что решил, что мне легче удастся оформить документы на эту фамилию.

Клоков взял фамилию Друцкого – это фамилия мужа сестры моей жены. Арзумян был сильно похож на еврея, он взял фамилию Соколова – это также фамилия мужа сестры моей жены. Мы взяли эти фамилии, исходя из того, что нам легче будет оформить на эти фамилии документы. Мы решили, что если нам удастся официально выйти из лагеря, то мы оформим документы на эти фамилии.

Я ушел из лагеря 28 октября 1942 года 30 октября я должен был прийти за товарищами, но 29 октября их угнали этапом в Киев на Керосинную ул. Арзумяну под фамилией Соколова удалось официально выйти из лагеря, а Клокова и Васю погнали на Васильков. Им удалось удрать, но по дороге их поймали и посадили в тюрьму. Нам удалось их из тюрьмы извлечь и я им помог оформить документы с помощью одного святошинского врача. В Святошино я работал лет 8 и меня там многие хорошо знали и оказывали мне помощь.

В Киев я пришел на Дмитриевскую 14, кв. 1 к своей теще по фамилии Олейникова. Туда же я назначил явку и Клокову. Клоков сейчас в Киеве, мы его потом из Организации исключили, как шкурника.

(АЛИДИН – Какого числа вы прибыли в Киев)

– 28 октября.

Я поселился на Сталинке, Б. Васильковской 24, кв. 4. Жил я вместе с Арзумяном. Мы оформили патент на сапожную мастерскую на имя Соколова и Алейникова. Я нашел связи с некоторыми товарищами, в частности с Дядинкиным – беспартийным, но это человек, которому я доверял, затем со своим заместителем Кривулиным Александром, который также отошел потом от нашей организации, [Зачеркнуто: «так как он зарегистрировался»] и мы его отстранили от работы и с рядом других товарищей по работе. Я связался еще с Жигалюком Семеном и др. Мы привлекли примерно до десятка людей, которых я знал, что с ними можно связаться.

Однако, мы пробыли в Киеве недолго. В тот период времени в Киеве было очень много фактов предательства, нельзя было выйти на улицу, нельзя было показаться. Мы решили, что в Киеве нам оставаться нельзя и приняли такое решение: поскольку Арзумяна никто в Киеве не знал, то мы считали, что его можно оставить в Киеве как резидента. Мы поручили ему разыскать связь с партийной организацией через Соколову и Верещагину – мою сестру, указав им, каким путем можно найти связи. Кое-кому из товарищей, которых я хорошо знал, я написал записки, чтобы Арзумяну была оказана материальная помощь.

8 ноября я, Клоков и Кривулин вышли из Киева. Мы пошли в направление на Богуслав. Шли через Васильковский, Обуховский, Кагарлыцкий районы и попали в хутор Тарасовка, где остановились у Погорелой Татьяны. Передохнув, мы взялись за работу. Мы стали молотить хлеб у крестьян. Мы решили заработать хлеб и сделать некоторый запас продуктов, чтобы наши киевские товарищи не голодали, да и для того, чтобы было на что в случае необходимости оформлять документы, выкупать товарищей и т.д. Перед Арзумяном-Соколовым мы поставили задание – достать немецкие бланки.

На селе мы проработали около месяца, заработали 45 пудов хлеба. Мы работали вдвоем с Кривулиным. Клоков лодырничал. Когда нам отдали заработанный хлеб, то мы взяли повозку и весь этот хлеб направили в Киев с Клоковым, обязав его завезти хлеб к Бородзею в Святошино, где хлеб должен был хранится. Клоков хлеб присвоил. Как мы узнали позже, он в Киеве пристал в приймы, женился и совершенно отошел от работы. Вначале мы думали, что он погиб, стали его разыскивать, но люди, которые возили наш хлеб, нам сказали, что Клоков не погиб, а, наоборот, неплохо устроился.

Я с Кривулиным с Тарасовского хутора ушел в село Журженцы. Это было, примерно 25 декабря. В этом селе было очень много товарищей, которые попали в село в силу таких же обстоятельств, как и мы. Сразу возник вопрос, что мы будем делать. Я говорю – надо организовать партизанский отряд. Ко мне обратились Ганич Василий, затем мой родственник Голец, Моисеенко, Литвиненко, Горбенко и др. Набралось таких товарищей 17 человек. Среди них было 10 человек надежных, с которыми можно было весной выйти в лес.

Мы провели совещание, на котором было человек 5. Основную задачу, которую мы поставили перед товарищами сводилось к тому, чтобы срывать вывоз бурака с завода.

 

[…]

 

Проводилась агитационная работа среди населения по вопросу об отказе ехать в Германию. Наши люди подбрасывали на биржу листовки, оказывали помощь тем товарищам, которые скрывались от поездки в Германию. Мы занимались еще подделкой документов, кое-кому помогали в отношении документов. Одним словом мы проводили много всякой работы, которая учету очень трудно поддается.

(т. АЛИДИН – Когда Вы связались с Благовым и кто это такой?)

Когда мы организовали штаб во главе со мной и Пономаренко, это уже было в декабре месяце 1942 года, то мы начали объединять боевые группы Перевертуна, Трофименко, Назаренко, «Арсенальца» (это кличка, фамилии этого товарища я не помню), Пономаренко и другие.

Работа наша активизировалась. Правда, группа Трофименко состояла из интеллигенции. Если мои боевые группы в основном были из рабочих, то в его группы входили люди интеллигентного труда. У него был круг товарищей, с которыми он имел большее знакомство и до войны.

Примерно, в феврале 1943 года приходит ко мне Литвиненко – руководитель святошинской группы и говорит, что в компании Шпеера, которая занималась изготовлением для воинских частей [Закреслено: «вооружения». Зверху від руки: «обмундирования»] и т.д. есть подпольная группа и ею руководит некий Благов. Он хочет вывести группу в отряд и им нужно дать маршрут, куда идти. Я спрашиваю Литвиненко – как ты с ними договорился. Он мне ответил – я сказал Благову, что посоветуюсь с людьми и если мы сможем помочь, то поможем. Прошла неделя или две и мне говорят, что замысел этой группы провалился, что кто-то предал эту группу и что Благов куда исчез. Спустя некоторое время я узнаю, что Благов якобы был арестован, удрал из-под ареста и хочет с кем-то из нас встретиться и просить, чтобы его использовали на работе. Я также узнал, что удрали три человека – Благов и еще два и сейчас они скрываются. Между прочим те два человека, которые скрывались вместе с Благовым, ушли в сабуровское партизанское соединение, а Благов остался. Мне сказали, что он находится на Тургеневской 46, кв. 3 или 4. В этой квартире живет наша связная Гипнис Шура, которая сильно настаивает, чтобы я пришел к ним.

Я решил пойти к Шуре. Прихожу, но Благова нет. Оказывается он сидит в соседней комнате и спустя некоторое время он вышел оттуда. Благов рассказал мне всю историю, что их кто-то предал, арестовали группу в несколько человек, что они бежали и им нужно уйти или работать в организации. Я спрашиваю – где остальные два человека, которые бежали вместе с тобой. Он говорит – те два ушли в лес сами искать связи.

В это время в наших районах проходил Ковпак. Я говорю Благову – придется и Вам идти в лес, Вы не можете жить на легальном положении, поэтому Вас очень трудно использовать на работе, тем более, что Вас преследуют, так как Вы бежали из под ареста. Он рассказал мне, что он сидел в офицерской тюрьме, на 43 заводе и у него были скованы руки. Какая-то девушка организовала побег. Подъехала машина, он вскочил в кабину и доехал до Евбаза. Такую версию он мне рассказал.

Я снова ему повторил – давайте условимся, что вы также идете в лес. К этому времени я уже знал, что в Макаровских лесах есть партизанский отряд. Я говорю Благову – надо пойти в район Макаровских лесов, установить связь с отрядом и присоединиться к нему, а потом Вы свяжете нас с этим отрядом. Если Вы выполните эту задачу, значит будем вместе работать.

Благов согласился. Мы сделали ему ложный паспорт и отправили в Макаровский район. Через некоторое время Благов вернулся с письмом от Григорьяна – командира партизанского отряда. У Благова была справка от отряда, что такой-то прибыл в партизанский отряд, пробыл там столько-то и направлен в Киев с письмом от Григорьяна. В своем письме Григорьян пишет – я, командир партизанского отряда, рад, что установил с вами связь, прошу оказать такую-то помощь, а ваше предложение о том, чтобы выбросить группу людей в лес и организовать партизанский отряд я принимаю и окажу вам содействие.

Когда приехал Благов, выполнив задание, то это сильно подняло его авторитет и он завоевал доверие в организации. После письма Григорьяна мы решили, что надо готовить людей для выброски в отряд. Нами было решено организовать Киевский партизанский отряд. К этому времени Душко уже не было, его арестовали немцы и были сведения, что он погиб. Связь с его отрядом мы потеряли, но еще прежде, когда Душко был жив он нам говорил, что тот отряд, с которым он связан сидит и ничего не делает. Вот почему мы решили организовать свой киевский отряд. У нас было такое решение. Группа Перевертуна еще до этого вышла в лес и, к сожалению, потерпела неудачу. Когда приехал Благов, то я решил группу Перевертуна [Закреслено: «дав туда комиссаром Буркова»] с Бурковым направить в лес. Мы – я, Благов, Бурков и Перевертун [Вставка від руки: «и группа т.т.»] садимся в машину и едем к Григорьяну. Приезжаем в партизанский отряд. Григорьяна уже нет, командиром отряда назначен Колос. Ребята в отряде были страшно пьяные, к нам проявили недоверие, после всех мытарств я все-таки решил договорится с ними. Раз Григорьяна нет, значит о Киевском отряде речи не может быть. Я подождал ночь, пока Колос протрезвится и на утро договорился с ним, чтобы Буркова посадить начальником штаба отряда, а Колос останется командиром. У Колоса был заместитель – очень толковый парень, по имени Гриша, фамилии не помню. Он со мной согласился, что в отряд нужен военный специалист.

Одновременно я поставил вопрос о том, чтобы нам помогли организовать Киевский партизанский отряд, так как этим самым мы оживим работу партийной организации в Киеве. Они согласились со мной. Мы оставили в отряде Буркова и Перевертуна, которые должны были, завоевав полное доверие в отряде, окончательно договориться с командованием об организации Киевского партизанского отряда. Это было в первых числах апреля месяца 1943 года.

Бурков и Перевертун остались в отряде. Через несколько дней появился Хитриченко. Он взял под свое командование отряд Колоса и нам Перевертун сообщает, что появился уполномоченный ЦК партии по организации партизанского движения в Киевской области – Хитриченко, что он просит выслать своего представителя, чтобы мы получили ряд указаний о работе.

К этому времени Митя Благов проявил себя с точки зрения невыдержанности. Он начал пить, в одном месте проговорился, что он работал в партийной подпольной организации и т.д. Я его вызвал, выругал и заявил, что если еще раз повторится что-либо подобное, то мы будем делать организационные выводы. Однако у меня, Трофименко и Пономаренко сложилось такое мнение, что Благов в Киеве оставаться не может. Мы решили отправить Благова в отряд.

Когда я посылал представителя к Хитриченко, то я договорился с Трофименко,что он поедет туда как наш представитель и возьмет с собой Благова, которого нужно оставить в лесу. Я ему сказал так – пусть Благов в Киев не возвращается. Данных о том, что он враг, предатель – у нас нет, но так как он мальчишка, много пьет, болтает, то он нам здесь не нужен. Трофименко и Благов по дороге поругались и Трофименко ему сказал – я тебя оставлю в лесу. Благов заявил ему – я адъютант и ты мне не хозяин, я тебе не подчиняюсь. Трофименко, приехав в отряд, о Благове Хитриченко ничего не сказал. Он выполнил свою задачу, получил ряд указаний, что мы должны делать, особенно в области агентурной разведки, а о Благове ничего не сказал. Благов приезжает в Киев и еще больше разнуздался, но никто из нас не мог догадаться, что эта сволочь может стать предателем.

Я был поражен, что Трофименко не выполнил поручения в отношении Благова. И решил, что когда буду ехать в лес возьму Благова и оставлю его там.

Через некоторое время я поехал к Хитриченко сам и забрал с собой Благова. После разрешения ряда организационных вопросов, когда мы договорились по всем вопросам принципиально, после того, как Хитриченко написал проект приказа, который он зачитал членам штаба, в котором было сказано, что в Киеве создается штаб руководства, я информировал Хитриченко о Благове, сказав, что он может завалить организацию, что это мальчишка, он хулиган, он разложился, много пьет и может нас провалить, поэтому надо его оставить в лесу и присмотреться к нему. Хитриченко согласился со мной и говорит – правильно.

Вызвали Благова и Хитриченко сказал ему – есть решение, чтобы ты остался здесь, в Киев ты не возвратишься. Благов сразу задает вопрос – почему? – Потому, что ты не годишься для работы в Киеве, ты скомпрометировал себя и товарищи тебе не доверяют из-за твоей болтливости. Ты должен оправдать себя на боевой работе. Я тебя назначу командиром партизанского отряда и ты себя проявишь на работе.

Сначала Благов решительно отказывался, заявив, что он не останется. Тогда я ему сказал – я приказываю тебе остаться в лесу, довольно возиться с этим делом. Мне надоело все ваши склоки разбирать в Киеве. Благов настаивает на своем – я не останусь. – Как не останешься? – Я уже вышел из себя. Он видит, что дело принимает серьезный оборот и говорит – хорошо. Тут же он обращается к Хитриченко – я прошу дать мне два дня отпуска, там у меня долги остались. Я говорю – все долги я беру на себя, я рассчитаюсь, а ты оставайся здесь. Хитриченко заметил – пусть поедет денька на два, тем более, что он обещает привезти еще 20 человек с оружием.

Благов поехал вместе со мной, Арзумяном и шофером. Приезжаем в Киев. Прошло два дня. Благов еще в Киеве. Я говорю ему – Вы дали партийное слово через два дня быть у Хитриченко. Он мне отвечает – я комплектую группу. – Какую группу вы готовите? Группу Шохина. Мне говорили, что такая группа есть. Я говорю – хорошо, вывозите.

Кажется 20 мая он погрузил группу Шохина и сам уехал. Через два дня Благов снова появляется в Киеве. Я спрашиваю – зачем Вы приехали. Он начал крутить, вертеть, говорит – я должен еще людей грузить. Я ему на это ответил – это непартийное и нечеловеческое отношение к делу. Благов нахально остается в Киеве. Я по этому поводу разговариваю с Пономаренко, мне непонятно какой интерес Благову оставаться в Киеве. Пономаренко говорит – если до 30 числа он не уедет из Киева то надо с ним кончать. 22 мая Благов нас предал.

(т. АЛИДИН – При каких обстоятельствах?)

25 или 26 мая 1943 года я беседовал с Пономаренко о Благове и сказал, что Благов упирается, не хочет ехать. Пономаренко мне ответил – я его к себе вызову. Я говорю Пономаренко – поговори с ним, но так, чтобы он понял, что надо ехать.

Арзумян взял Благова и повел его к Пономаренко. Пономаренко вообще-то выдержанный человек, но когда разойдется, то не умеет держать себя. Он побеседовал с Благовым, а потом говорит – ты враг, ты предатель, тебя расстрелять надо… и отпустил его. Прибегает ко мне Арзумян и говорит – ты знаешь какой разговор был. Он мне рассказывает о разговоре Пономаренко с Благовым и добавляет – этот мальчишка наделает глупости, от него всего можно ожидать. Подлец может из-за амбиции натворить дела.

У нас хранилось оружие на Дегтярной 9. Я приказал его перенести оттуда и всем уйти.

(т. Корнеев – Что за оружие?)

Пистолет ТТ, два нагана, браунинг.

Я спрашиваю Арзумяна – куда пошел Благов. Он ответил, что не знает, так как после разговора с Пономаренко Благов выскочил на улицу, а когда через две минуты после него вышел Арзумян, то его уже не видно было. Я сказал Арзумяну, что он допустил ошибку, не проследив, куда пошел Благов, но во всяком случае меры предосторожности нужно принять.

Я говорю Арзумяну – предупреди товарищей, пусть дома не ночуют. И вот 27 мая 1943 года в 8 часов вечера на квартиру Лазеева приходят гестаповцы. Я находился в доме № 5 по этой улице. Надо сказать, что гестаповцы очень глупо и неорганизованно сделали этот налет. Они пришли под видом партийных работников. Заходят на квартиру к Лазееву и у жены его спрашивают – Коля дома. Она говорит – нет. Тогда они снова спрашивают – а Женя? Она отвечает – он живет в кв. № 5. В это время выходит Иванов из следующей комнаты и говорит – я Иванов. Гестаповцы отвечают – очень приятно, а где Гриша Голец. Иванов отвечает – я такого не знаю. – Как же, вы вместе работали на заводе. – Нет, я такого не знаю. Он начал отказываться. Гестаповцы стали допрашивать его – а Олейникова Гришу знаете. Он нам нужен, мы приехали от Ковпака. Последняя фраза вызвала подозрение у Иванова, он знал, что мы с Ковпаком связи не имеем. Поэтому он ответил – не знаю, это вы не туда попали. После этих слов, гестаповцы велели Иванову поднять руки вверх.

Во дворе играли дети. Они видели все это и прибежали ко мне: «Дядя Гриша зашли два дяди и говорят Жене – руки вверх». Я занимался подготовкой некоторых данных для Хитриченко. Все эти материалы я прятал в диван, а связной заходил и брал их. Хозяйка квартиры Нюра Винокур была в курсе дела, знала чем я занимаюсь. После того как дети рассказали мне, что случилось с Ивановым. Я быстро стал собираться. Увидев это Винокур и говорит – тебе еще рано уходить. Она знала, что я всегда выходил из дому, когда темнело, а тут еще совсем светло, а я уже собираюсь. Я попросил ее уничтожить почту и быстро вышел из квартиры.4

Возле ворот стояла машина гестапо. Я прямо подхожу к машине и спрашиваю у шофера – вы приехали к Боре. Он отвечает, нет к Грише. Я отошел.

Когда я уходил, я просил Винокур, чтобы она немедленно сообщила Арзумяну все, что произошло. И рассказала ему об этом аресте Иванова, и сказала ему, что я пошел в Покровский монастырь.

Она через свою мать успела сообщить ему, Арзумян в свою очередь сообщил Понамаренко. Я предупредил сестру, которая у нас работала связной, Шуру Гипнис, Волошину и они стали предупреждать всех членов организации о том, что происходят аресты. Таким образом все буквально ушли. Как будто бы все спокойно.

Через [Закреслено: «два дня». Зверху від руки «две минуты». Вставка від руки: «после моего ухода от Винокур»] гестаповцы пришли [Закреслен: «ко мне». Зверху від руки: «к ней»] на квартиру, сделали поверхностный обыск и стали спрашивать у хозяйки – где Гриша. Она сказала, что она не знает[,] где Гриша, он будет только в субботу. – А где он живет. Она ответила – на такой-то улице. Нет, там он не живет. – Тогда я не знаю, так как его официальный адрес там. Хозяйку квартиры, у которой я жил, гестаповцы забрали.

Уйдя со своей квартиры по направлению к Покровскому монастырю, я зашел на квартиру к Волошину и просил его сообщить об арестах управляющего трестом лекарственных растений и свою группу. О том, что управляющий трестом состоит в нашей группе Благов знал. Я предупредил, чтобы этот человек немедленно ушел, а также и Волошину сказал, чтобы он не являлся на работу. Арзумян предупредил Пономаренко. Однако утром я послал еще свою сестру предупредить всех, что происходят аресты. Пономаренко я просил уйти в район Евбаза и прикрывать ту половину организации, которая ко мне позже присоединилась, так как я эту половину организации мало знал. Я уже говорил, что мы не интересовались явками, паролями этих организаций, не интересовались фамилиями тех товарищей, которые состояли в этих организациях. Моя задача была – дать задание, их задача – выполнить это задание, а все остальное нас в целях конспирации не должно было интересовать. Поэтому я решил Пономаренко оставить там, а я сам был в другой части города. Я решил из Киева не уходить, остальным же товарищам я рекомендовал уйти в лес. Пропуска и пароли для того, чтобы уйти в лес у Пономаренко были.

Укрывался я сначала на Гоголевской 30, кв. 3, где я пробыл два или три дня. На третий день я ушел оттуда. Пойти на явочные квартиры никто не мог, потому что Благов знал о всех наших явках. Пономаренко дошел даже до того, что в свое время завел Благова на свою квартиру. Я боялся идти куда бы то ни было и поэтому ушел к таким людям, которых никто из наших не знал, да и я сам их тоже не знал.

Я ушел на Соляную улицу № 36, к Новикову Георгию. Там жили люди, которые никакого отношения к политике не имели. Новиков Георгий был извозчиком, сам он пьянчушка. Его сестра работала у меня машинисткой, когда я работал в облпромсоюзе. И вот эта машинистка привела меня к своему брату. Жена Новикова была очень положительной, выдержанным человеком и я решил ей сказать, что я должен у них жить недельки две и ко мне должны заходить люди, но обо все этом они должны молчать. Если она не согласна, чтобы я у них жил и ко мне приходили люди, то я уйду. Она меня поняла. Об этом я сказал и сестре Новикова. Это наши люди и я знал, что мне их опасается нечего.

Таким образом я прожил у Новиковых несколько недель и наладил, прежде всего, связь с тов. Куликом. Я вызвал его к себе и через него наладил связь с организацией. В это время я издал несколько приказов по организации, в частности был издан приказ об уничтожении Благова, о создании диверсионной группы во главе с Абакумовым [Дописано від руки: «в составе Соколовой Е. и Абакумовой».]

(т. АЛИДИН – Какие у вас были основания считать, что Благов предал Вас?)

На другой день утром, после того как был арестован Иванов, я пошел к связной Шуре, которая познакомила меня с Благовым. Я ей рассказал, что у нас случилось, но кто предал – не знаю. Я попросил Шуру, чтобы она послала своего мальчика – Робика к Соколовой и Верещагиной. В этот день в штаб-квартиру должны были придти Пономаренко, Трофименко и связная из Святошино. Нужно, чтобы Соколова и Верещагина стояли на улице и увидев товарищей, идущих в нашу штаб-квартиру предупреждали их. Мы послали Робика к Соколовой. Но не успел он дойти до Соколовой, как она сама пришла. Дело в том, что Соколова утром должна была зайти к Иванову, чтобы получить наряды на семечки и пойти за семечками. Соколова по дороге к Иванову встретила Робика и он ей сказал, чтобы она туда не шла, так как там аресты. После этого Соколова идет ко мне. Ее догоняет девочка Лазеева и говорит – тетя Лена, сейчас Митя Благов и еще два дяди, видно гестаповцы, идут в этом направлении, сюда. Когда она мне рассказала это, я спрашиваю – куда сюда? – К Шуре. Мы сейчас же вышли на черный ход из квартиры. Через некоторое время в эту квартиру вошли трое, якобы, купить папиросы.

(т. АЛИДИН – Вы видели среди них Благова?)

Конечно, видел. Я наблюдал за ними. Они зашли в квартиру под видом того, чтобы купить папиросы и сразу ушли.

Я ушел на Гоголевскую. Через несколько часов пришла туда Шура и рассказала мне, что на Евбазе к ней подошел Благов и, показав номер фашистского гестаповского значка, попросил у нее три тысячи рублей. Тут же он добавил – теперь ты знаешь, кто я такой.

На основании этого я объявляю Благова предателем родины, изменником и предлагаю всем участникам организации сделать все для уничтожения его. Я посылаю Шуру с приказом, чтобы объявить о нем и создаю группу для уничтожения Благова. Абакумову я даю пистолет, затем вызываю Соколову и предлагаю организовать попойку. К сожалению, на этом деле они погибли.

Через несколько дней арестовали Чмелову Франю, которая жила на Красноармейской 27, кв. 9. Там была одна из наших основных явочных квартир. С ее арестом получилось очень глупо. Она была предупреждена, но пошла к себе на квартиру забирать последнюю подушку. Из группы Трофименко [Вставка від руки: «на этой квартире»] было арестовано человек три.

На Дмитрия Благова соединение не прислало никакой диверсионной группы, а вместо этого был прислан приказ Пономаренко, чтобы меня уничтожить.

(т. АЛИДИН – Почему?)

Это только Пономаренко может сказать. Я между прочим думал, что Пономаренко погиб, но оказалось жив.

(т. КОРНЕЕВ – При каких обстоятельствах вы потеряли связь с Пономаренко?)

Когда начались аресты, Пономаренко не стало. Оказывается он ушел в лес. Мы его искали по всем точках, но его не было, точно так же как и других товарищей не оказалось. Как потом выяснилось, собралась группа в 10 человек и она ушла в лес. Я пробыл в Киеве после всего этого еще полтора месяца. Как я уже говорил, я нашел нашего начальника связи – Кулика, а через него обнаружил ряд других товарищей, в том числе узнал и о Трофименко, что он находится в Киеве. Было созвано совещание, на котором, присутствовали: я, Трофименко, «Арсеналец». Мы обсудили положение нашей организации. Трофименко меня информировал, что он получил письмо от Хитриченко и Пономаренко. Письмо жиденькое, оно передано через связного, который устно заявил, что Хитриченко и Пономаренко никакой связи с нами поддерживать не будут. Я заявил товарищам, что это небольшевистская постановка вопроса. Если в организации случилось несчастье, то на этом она только должна окрепнуть. Мы должны еще больше взяться за работу, уйти в подполье и делать все, чтобы вредить немцам. Не было случая в истории, чтобы не было шероховатостей в работе. Факты предательства были и раньше. С тяжелыми моментами в жизни организации нужно бороться, а не убегать от них. Пономаренко неправильно поступает, когда он забывает об организации. Мы должны организацию поднять и работать. Со мной согласились, что организацию нужно объединить, сколотить и продолжать работу. В крайнем случае, если только Хитриченко откажется руководить организацией, то Трофименко выедет на левый берег и там будет добиваться связи с партизанским отрядом, а я выеду в партизанский отряд Хитриченко и буду также добиваться, чтобы Киевом руководили. Мы организацию создали, она существует и ею нужно руководить.

После того как мы совещались, было решено, что я должен ехать в партизанское соединение. В Киеве мне нельзя было оставаться, так как я не мог легально жить и поэтому руководить организацией мне было трудно. Первое условие для руководства – это подвижность, связь с группами. А этого я был лишен.

18 июля 1943 года я вышел в лес. Мне дали связную Журавель Марию. Дал ее Трофименко, мотивируя тем, что я может быть останусь там, а с ней придется передать установки для организации. Пока мы вышли из Киева было много переживаний, но когда Киев остался позади – стало веселее. Я себя очень бодро чувствовал в дороге и предложил Журавель ехать поездом. До Пущи дойдем, а там сядем в поезд. Мы так и сделали. Мы доехали узкоколейкой до Бучи, в Буче посидели на вокзале, а когда стемнело сели в порожняк и доехали до станции Спартак5 . Там сошли и пошли в село Макаровского района. У меня был документ на фамилию Ковальчука. Мы пришли к старосте села, а староста был нашим человеком. Я показал ему свой документ и попросил его, чтобы он со мной вышел из квартиры, так как я должен поговорить с ним наедине. Когда мы остались с ним вдвоем, я ему объявил пароль и спросил, где соединение Хитриченко. Он мне ответил, что соединение Хитриченко нет, они ушли. – А кто есть? Кажется кто-то есть, есть связной. Меня связали с связным из соединения Хитриченко и он мне сказал, что здесь остался только Пономаренко с небольшой группой.

Сели мы с Марусей завтракать. У меня настроение приподнятое, а она чего-то сильно переживает. Я заметил это и спрашиваю – ты чего переживаешь, боишься, что в лес идешь. Она говорит – нет, не этого. Оказывается, что она несла Хитриченко протест организации о моем расстреле, причем ей было приказано вручить только лично Хитриченко. Она мне говорит – ты даешь слово большевика, что ты свой долг будешь выполнять даже и тогда, когда ты узнаешь одну новость. Я дал ей слово. Тогда она говорит – ты знаешь, что есть приказ тебя расстрелять. Естественно, я начал волноваться, она заметила это. Я спрашиваю – чей приказ, она отвечает – Пономаренко. Я сейчас в тупике, я несу протест организации для Хитриченко, а его нет. Я ей на это ответил – Пономаренко большевик, он должен сделать так, как ему подсказывает его большевистская совесть. А теперь быстрее к нему. Мы дождались связного от соединения и я стал торопиться. Прошли километров 20, там Пономаренко не оказалось. Предлагают остаться ночевать, но я не согласен. Мы снова пошли. Прошли километров 40 и нашли Пономаренко.

Пономаренко сразу отозвал нашу связную и с ней поговорил. Она ему сказала, что есть решение организации, что организация не согласна с приказом о моем расстреле. Пономаренко выслушал ее, подходит ко мне и говорит – ты знаешь о приказе, что тебя хотели расстрелять. Я сделал вид, что ничего не знаю и говорю – нет, не знаю. А разве был такой приказ? Ну, что ж, если есть за что, то выполняйте. Пономаренко спрашивает у меня – вообще, что у тебя там делается. Я сразу возразил – может быть у нас. Если я несу ответственность на три четверти, то на одну четверть как помощник ты, безусловно, несешь, а вообще дай мне возможность отдохнуть один день, а потом поговорим.

На второй день мы с ним засели и я перед ним прямо поставил вопрос – скажи, такой приказ был. Он мне ответил – нет. – Если ты большевик, ты должен сказать, что был и я его или выполню или отменю. Он дает клятву большевика, что такого приказа не было. Он меня выслушал самым подробнейшим образом о всем том, что произошло после того[,] как он ушел в лес, мы вспомнили всю нашу работу, все дела и тут же искренне заявил, что обо мне была дана неправильная информация и поэтому сложилось плохое мнение. Я ему сказал – Вы можете меня проверить на деле, Вы имеете для этого полную возможность, а вообще-то поступайте как знаете. Расследуйте материал и установите какая доля вины ложится на меня.

(т. АЛИДИН – Какое обвинение Вам предъявили?)

Пономаренко мне говорил – ты недостаточно принял меры к тому, чтобы Благова оставить в лесу. Раз ты считал, что он может наделать неприятности, то его надо было оставить. Все обвинение сводилось к тому, что я не предвидел, что Благов окажется предателем и своевременно его не уничтожил.

В конце концов Пономаренко заявил, что он изменил свою точку зрения и сказал – ты будешь отдыхать пока приедет Хитриченко, поскольку он издал приказ, чтобы тебя отстранить от работы. Во всяком случае, если не приказ, то есть распоряжение, чтобы пока связи с вами не поддерживать.

(т. АЛИДИН – Кроме того, что вы проявили медлительность в действиях по отношению к Благову – больше никаких обвинений не было.)

Да.

(т. КОРНЕЕВ – Был приказ о Вашем расстреле?)

Да. Приказ был в таком духе: от имени Хитриченко и Пономаренко Голеца уничтожить и никакой связи с [Закреслено: «организацией». Зверху від руки: «ним»] не поддерживать.

(т. АЛИДИН – В отряде вы находились с июня 1943 года и до конца?)

Да. После этого, дней через 10 прибыл Хитриченко, Хитриченко обратился ко мне с вопросом – что у тебя там делается. Я говорю – что Вы так ставите вопрос. Это не только у меня. Почему я должен отвечать больше других. Делается не у меня, а в Киеве. Мы должны Киев поднять и восстановить порядок. Если есть предатели, надо их уничтожить. Мне на это Хитриченко отвечает – ну уж учить нас Вы не будете, а пока идите и отдыхайте. Я подхожу к Пономаренко и говорю – нельзя Киев оставить, за Киев мы всегда будем отвечать. Он мне отвечает – в Киеве есть горком партии, в Киеве есть Оля Петрушко, кстати она приехала. Мы сделаем так, что эта организация будет руководить всеми подпольными организациями Киева.

На второй день меня вызывают и говорят – Вы идете в распоряжение Васильковского и Фастовского отрядов. Я говорю – хорошо. Когда я явился в отряд, то командир батальона капитан мне заявляет – они тебя прислали ко мне на съедение, они дали такую характеристику о тебе, но я знаю о тебе другое, у меня о тебе лучшее мнение. Ты останешься и будешь у меня комиссаром. Я ему отвечаю – если такая характеристика дана на меня, то я оставаться здесь не буду. Если бы меня послали рядовым бойцом и сказали – иди рядовым бойцом и оправдывай себя, то я бы с этим согласился, но при наличии такой характеристики я здесь оставаться не могу. Я прихожу к Пономаренко и говорю – мне кажется, что Вы неправильно поступили по отношению ко мне. Мне Пономаренко отвечает – они вообще всех киевлян считают предателями. – Я хочу выполнять боевые задачи и пока не приедет Чепурной я больше по этому поводу разговаривать не желаю. Через некоторое время вызывает меня Хитриченко и говорит – что ты хочешь? Я отвечаю – я хочу пойти на боевую операцию. Мне дали направление, дали четырех бойцов и с тех пор я начал выполнять боевые задания. Мне удалось вооружить группу людей. Я встретился с уполномоченным штаба Белявцевым. Он предложил мне сформировать отряд и я в течение месяца сформировал отряд в 150 человек, вооружив его. Я вывел из Киева ряд подпольщиков и все время оперировал в Дымерском и Бородянском районах. У меня были три роты.

(т. АЛИДИН – С какого времени?)

С первых чисел сентября 1943 года.

(т. АЛИДИН – Хитриченко Вы по Киеву знали?)

Не знал.

(т.  АЛИДИН – Как у Вас появилась связь с Безымчуком?)

В апреле 1943 года ко мне приходит Безвинюк Филипп и говорит, что в Киеве есть секретарь Киевского горкома. Я спрашиваю фамилию. Он мне говорит, что тот просит фамилии своей не объявлять, так как он живет под своей фамилией. Я отвечаю, что до тех пор пока я не буду знать подлинной фамилии, я на связь не пойду. Дня через три-четыре снова приходит Безвинюк и говорит, что фамилия секретаря Киевского горкома Безымчук и что он уполномочен для руководства подпольной работой в гор. Киеве. Он назначил мне свидание. Я пошел к нему на свидание. Еще до того как я пошел к нему на свидание, мы проверили – действительно ли был такой секретарь горкома. Оказалось, что был. Однако, когда я ехал к Хитриченко, то я просил его по радио в Москве проверить – был ли такой секретарь горкома Безымчук. Москва ответила, что Безымчук действительно был секретарем Киевского горкома партии по строительству и оборонной промышленности. 18 сентября 1941 года он попал в окружение. Дальнейшая его судьба неизвестна. Если он работает в нашу пользу – привлекайте к работе.

После этого мы решили привлечь его к работе. Я с ним встречался раз пять.

(т. АЛИДИН – Что же вы выяснили при первой встрече и когда была первая встреча?)

В середине апреля 1943 года. Он расспросил меня кто я такой, я сказал, что я работал когда-то на партийной работе, работал в горкоме, потом был на хозяйственной работе. Он мне заявил, что он работал секретарем Киевского горкома и затем потребовал от меня ряд сведений, чтобы я дал агентурные разведданные по городу. Его интересовало размещение гаражей, опознавательные знаки машин и т.д., т.е. аналогичные сведения, которые требовал от нас Хитриченко. Когда я потом об этой встрече информировал Пономаренко, то мы решили, что это от одного центра исходит. Правда, Безымчук сказал, что он связан с крупным воинским соединением, что если нам нужна материальная помощь, то он сможет нас обеспечить деньгами в достаточном количестве, что он сам должен на днях выехать в эту воинскую часть и просил, чтобы мы выполнили то поручение, которое он дает в отношении разведданных. Я пообещал выполнить. Мы дали ему в краткой форме материалы и это его удовлетворило. Он еще заявил – Вы являетесь у нас как бы дублерами. Мне стало ясно, что на них еще кто-то работает и собирает сведения.

При следующей встрече Безымчук снова поставил ряд задач. При этой встрече я ему сказал, что мы связаны с партизанским соединением и надо, чтобы был один центр. Он спросил, чтобы я дал состав организации по фамилиям. Я ему ответил, что в наших условиях это нецелесообразно делать и мы этого не сможем дать.

(т. АЛИДИН – Какой дальше характер связи с ним?)

Первый раз я встретился с Безымчуком на квартире у Безвинюка. Вторая беседа опять-таки была у него на квартире. Третья беседа была на Совской улице на ходу. Я должен был передать ему оружие – наган. Наган я принес, но он не захотел взять. Четвертый раз мы встретились, когда Хитриченко нас вызвал. Я разыскал его через связную Безвинюка. и поставил его в известность, что мы должны ехать к Хитриченко. Он не выехал с нами. И пятая или шестая встреча была после того, как я приехал из лесу. Я привез ему распоряжение Хитриченко о секретаре горкома комсомола – о том, чтобы доставить либо к Хитриченко, либо на левый берег. Была радиограмма – Кучеренко доставить и держать до особого распоряжения. Я ему передал записку от Хитриченка и сказал ему, что этот вопрос еще раньше поручали Перевертуну и мы разыскиваем Кучеренко. Может быть Вы его знаете, потому что я его совсем не знаю. Безымчук мне на это ответил – я знаю, где он находится и могу взять на себя выполнение этой задачи, так как он ко мне до некоторой степени относится доверчиво. Тут же он добавил – по этой радиограмме я чувствую, и мне это казалось и раньше, что Кучеренко работает двойником. Я сам возьмусь за это дело и сам организую вывоз его. Кучеренко связан с отрядом «КИМ» и в «КИМ» он поедет.

Я решил донести Хитриченко, что его указание будет выполнено и кажется писал, что взял на себя это дело Безымчук. Трофименко я дал распоряжение прекратить заниматься этим вопросом, потому что мы можем только друг другу помешать. Тот прекратил, а этот взял на себя и тоже не выполнил. Во всяком случае насколько мне стало известно, он этой задачи не выполнил.

(т. АЛИДИН – Вы ни разу не задерживались?)

Ни разу.

(т. КОРНЕЕВ – Патент Вы имели на свою фамилию?)

На Олейникова.

(т. КОРНЕЕВ – Вы долго работали в Киеве?)

Нет, я сразу ушел, оставив здесь Соколова.

(т. КАРАМУШКО – Когда Вы жили в Киеве – Вы легально нигде не работали? На какие средства Вы существовали?)

Мы создали мастерскую по ремонту обуви при артели сторожей и всех нас – Арзумяна-Соколова, Иванова, Верещагину, меня председатель артели оформил как членов этой артели. Моя рабочая карточка и сейчас сохранилась. Это стоило по три тысячи рублей за каждого.

Где мы брали материальные средства на существование. Управляющий базой лекарственных растений очень много нам помогал. С конца 1942 года у нас была боевая группа на маслозаводе и оттуда мы получали продукты. Кроме того, мы занимались производством валенок, которые продавали на рынке.

(т. КАРАМУШКО – Первые шаги своего партизанского движения, когда вы попали в окружение, Вы приурочили к октябрьским торжествам, а 10 или 15 октября Вы были взяты в плен. Как же получается. Октябрьские торжества – 7 ноября, а Вы в плен попали 10–15 октября?)

Значит я в плен попал несколько позже. В плену я находился 6–7 дней. Вышел из плена 28 октября. В дни октябрьских торжеств, мне кажется, я уже находился в Киеве.

(т. КАРАМУШКО – Когда вы объединились с группой Трофименко?)

В декабре 1942 года.

(т. КАРАМУШКО – В 1936 году Вы были исключены из партии. Какое Вам было предъявлено обвинение?)

За растрату. Тогда я работал в обкоме комсомола.

(т. КАРАМУШКО – Когда Вы были восстановлены в партии?)

В 1938 году.

(т. КАРАМУШКО – Арестованы не были?)

Не был.

[...]

[Г. Голец] (подпись)